— Да же оно, черт!
— Это старое кладбище, — объяснил Агамемнон. — На нем не хоронят давно.
— И долго еще?
— Прилично.
Спустя еще минут десять у нумизмата возник новый вопрос.
— Интересно, как же они народ на кладбище возили? Далища-то какая.
— А лошади на что? И, кроме того, город раньше был разбросаннее.
— А ты, поди, помнишь.
— Помню.
Время медленно, но неуклонно приближалось к полночи. Свет фар выхватывал из темноты то разлапистую елку, то упирался в непролазные кусты. Нумизмата начала пробирать нервная дрожь.
— Слушай, — произнес замирающим шепотом Гриша, не отвлекаясь от руля, — а может, ну его нафиг, кладбище это, а?
— Ты о чем? — не понял Агамемнон, напряженно вглядываясь вперед.
— Может, утром могилу прадеда твоего навестим? — не выдержав, предложил нумизмат.
Агамемнон повернул голову и ощупал напарника внимательным взглядом.
— Ты что, боишься? — через мгновение спросил он с усмешкой.
— Боюсь, — признался Гриша. — До судорог в желудке. Я с детства кладбища не перевариваю, а уж тем более, ночью в двенадцать часов. Да еще родня твоя с семейными проклятиями. Давай завтра все сделаем, а?
— Тебе Порш Кайен нужен? — ядовито поинтересовался Агамемнон.
— Сейчас уже как-то не особенно, — нервно ответил Гриша.
— Слабак, — объявил начальник экспедиции. — Сделай музыку погромче и не бойся. Ты же со мной.
— И что?
— Пациентов дурки проклятия не берут, — твердо сказал Агамемнон.
Жизнерадостная песенка про вечеринки в Малинке сменилась очень актуальной «Я хочу быть с тобой» бессмертного «Наутилуса». После припева про комнату с белым потолком, Гриша заметил задумчиво:
— Ну, я-то не пациент.
Но отступать было поздно.
Фары уперлись в кладбищенскую ограду.
— Сворачивай налево, вдоль поедем, — махнул рукой Агамемнон. — Тетка сказала, дед где-то у входа лежит.
— Ага, — недовольно пробурчал Гриша, но, конечно, свернул.
Узкая дорога вывела их к большой вытоптанной поляне с едва различимыми остатками асфальта. Бурьян был и здесь. Он едва заметно шевелился на ветру и, казалось, словно пытался что-то сказать.
Разыгравшееся воображение Григория Палия немедленно подсказало, что.
— Умрете, — шептал бурьян. — Вы оба здесь умрете.
— Приехали, — прервал Агамемнон Гришино общение с воображением. — Вставай у входа и пошли за лопатами.
— А вдруг здесь есть кто? — предпринял Гриша последнюю попытку.
Начальник экспедиции выразительно постучал себя кулаком по лбу.
— Ты на часы смотрел?
— Д-да, — дрогнувшим голосом ответил Гриша. — Смотрел.
Когда они вылезли из машины на пронзительный холод октябрьской ночи, Гриша пожалел, что не прихватил с собой пару прожекторов с работы. Он подрабатывал ночным сторожем на студии Мосфильм и каждую ночь обходил темные павильоны с громадными сценическими прожекторами. Сегодня они явно бы пригодились.
Впрочем, было достаточно светло. Взятые с собой фонари светили ярко и давали большое пятно, да и полная луна на небе заливала все неестественным белым светом. Хотя для Гриши, скорее, она не освещала тихое кладбище. Луна здорово добавляла жути.
Агамемнон достал лопаты и хлопнул багажником.
— Пошли? — посмотрел он на компаньона.
Григорий молча кивнул, шаря по бурьяну фонарем. Его колотило. А уж когда луч света выхватил из темноты вывеску на покосившейся металлической арке, ему стало совсем плохо. Под названием кладбища какие-то шутники намалевали из баллончика с краской «Добро пожаловать». Название было старым, облупившимся и почти не различимым, а вот остроумная надпись блестела, словно нанесенная только вчера.
Агамемнон проследил за его взглядом и усмехнулся.
— А вот и встречающие, — хмыкнул он. — Хорошее начало.
Гриша так не считал.
Друг за другом они прошли под арку и углубились в ряды кое-где покосившихся оград.
— Ты иди слева, — сказал Агамемнон. — Ищи гранитный памятник с надписью: «Михей Рождественский». Первую дату не помню, а вот вторая где-то девяностого года.
— А ты? — испуганным шепотом спросил Гриша.
— А я справа пойду.
— Ни за что! — объявил нумизмат. — Я буду тебе тыл прикрывать.
— От кого? — ехидно поинтересовался Агамемнон.
Где-то неподалеку завыла собака.
— От собак, — ответил Гриша и взял лопату на изготовку.
— Ладно, — снизошло руководство.
Дорожки между могилами были просыпаны гравием, неприятно хрустевшим под ногами. Кое-где блестели огромные лужи и ботинки разъезжались в грязи. Ограды в основном были старые с облезшей краской, а могилы — сплошь заросшие бурьяном. Кое-где в темноте маячили покосившиеся высокие кресты.
Лучи фонарей шарили по надгробиям.
— Фукин И.П. — бормотал Агамемнон. — Не то. Горин А. В. Дорогой доченьке. Во, Гриша, приколись. Целкина Мария, дорогая бабушка! Не повезло тетке с фамилией.
— Эт-то п-почему? — постукивая зубами, не понял нумизмат.
— Эк тебя развезло, — заметил Агамемнон, покосившись на друга. — Может, в машину пойдешь?
Гриша моментально прикинул, сколько ему придется идти одному обратно.
— Н-нет, — помотал головой он. Луч его фонаря замотался следом. — М-мне К-кайен-н н-нужен.
Внезапные выстрелы раскололи окружающую тишину. Они загрохотали раскатисто, словно обвал в горах. Стреляли совсем рядом, где-то в лесу. Раз, два, три. Пауза. Четыре.
Лицо Григория позеленело.
— Эт чт-то? — заикаясь, еле выговорил он.